Пока он сидит у меня, я никак не могу отделаться от мысли: «Очень возможно, что, когда я умру, его назначат на мое место», — и моя бедная аудитория представляется мне оазисом, в котором высох ручей, и я с Петром Игнатьевичем нелюбезен, молчалив, угрюм, как будто в подобных мыслях виноват он, а не я сам. Когда он начинает, по обычаю, превозносить
немецких ученых, я уж не подшучиваю добродушно, как прежде, а угрюмо бормочу...
Неточные совпадения
Щербацкие познакомились и с семейством английской леди, и с
немецкою графиней, и с ее раненым в последней войне сыном, и со Шведом
ученым, и с М. Canut и его сестрой.
Станкевич, тоже один из праздных людей, ничего не совершивших, был первый последователь Гегеля в кругу московской молодежи. Оч изучил
немецкую философию глубоко и эстетически; одаренный необыкновенными способностями, он увлек большой круг друзей в свое любимое занятие. Круг этот чрезвычайно замечателен, из него вышла целая фаланга
ученых, литераторов и профессоров, в числе которых были Белинский, Бакунин, Грановский.
Механическая слепка
немецкого церковно-ученого диалекта была тем непростительнее, что главный характер нашего языка состоит в чрезвычайной легкости, с которой все выражается на нем — отвлеченные мысли, внутренние лирические чувствования, «жизни мышья беготня», крик негодования, искрящаяся шалость и потрясающая страсть.
Вследствие этого, вообразив себе, что классическая музыка легче, и отчасти для оригинальности, я решил вдруг, что я люблю
ученую немецкую музыку, стал приходить в восторг, когда Любочка играла «Sonate Pathétique», несмотря на то, что по правде сказать, эта соната давно уже опротивела мне до крайности, сам стал играть Бетховена и выговаривать Бееетховен.
— Убежден глубоко в том! — отвечал Пилецкий. — Возьмите вы одно: кроме людей к богу близких, пророчествуют часто поэты, пророчествуют
ученые и великие философы, каков был, укажу прямо, Яков Бем [Бем Яков (1575—1624) —
немецкий философ-мистик.]!.. Простой сапожник, он прорек то, что и греческим философам не снилось!
Часу во втором вошел в контору высокий старик, несколько согбенный, в длинном из серо-немецкого сукна сюртуке и с Анной на шее. Аггей Никитич сразу же подумал, что это какой-нибудь
ученый человек.
Горецкий. Все в люди вышли: один брат —
ученый, в фершела вышел, да далеко угнали, на Аландские острова; один был в аптеке в мальчиках, да выучился по-немецки, так теперь в кондукторах до
немецкой границы ездит; один в Москве у живописца краски трет; которые в писарях у становых да у квартальных; двое в суфлерах ходят по городам; один на телеграфе где-то за Саратовом; а то один в Ростове-на-Дону под греческой фамилией табаком торгует; я вот в землемеры вышел. Да много нас, всякого звания есть.
Григорий Иваныч серьезно занимался своей наукой и, пользуясь трудами знаменитых тогда
ученых по этой части, писал собственный курс чистой математики для преподавания в гимназии; он читал много
немецких писателей, философов и постоянно совершенствовал себя в латинском языке.
Гегель, говоря где-то об гигантском труде читать какую-то
ученую немецкую книгу, присовокупил, что ее, верно, было легче писать.]; впрочем, такого труда никто и не предпринимает;
ученые общества, академии, библиотеки покупают их фолианты; иногда нуждающиеся в них справляются, но никогда никто не читает их от доски до доски.
Он философ,
ученый, читает историю Гогенштауфенов и другие
немецкие книжки и исполнен скромности и самоотвержения.
К черту! Завтра же беру чемодан и переезжаю в тихое семейство… Вот они, объявления-то, выбирай только. (Тащит из кармана кучу вырезок.) Не знаю, Гриша, на чем только остановиться. Есть тут один учитель с
немецким языком… Как ты думаешь, с
немецким языком тише будет или нет? Я думаю, что тише. Язык серьезный,
ученый…
Тут с него берет взятку грамотный писарь, тут его обсчитывает
ученый хозяин, здесь обмеривает землемер, там у него на перепутье стоят разные
немецкие промышленники и всякие иноземные изобретатели, там висят над ним бюджеты, кредиты, конвенции, мобилизации и другие изобретения новейшей государственной цивилизации, беспрестанно отзывающиеся на его спине и кармане…
Но мы разбираем здесь не вопрос национальной политики. На Дерптский университет следовало такому русскому студенту, как я, смотреть, как на
немецкий университет и дорожить именно этим, ожидая найти в нем повышенный строй всей учебной и
ученой жизни.
Тогда знание
немецкого языка среди французских писателей,
ученых и журналистов было большой редкостью. А Франция владела ведь тогда целыми двумя немецкимипровинциями — Эльзасом и Лотарингией.
Так что первая причина славы Шекспира была та, что немцам надо было противопоставить надоевшей им и действительно скучной, холодной французской драме более живую и свободную. Вторая причина была та, что молодым
немецким писателям нужен был образец для писания своих драм. Третья и главная причина была деятельность лишенных эстетического чувства
ученых и усердных эстетических
немецких критиков, составивших теорию объективного искусства, то есть сознательно отрицающую религиозное содержание драмы.
— Такой дар цесарское величество почтет за особенное благоприятельство, — говорил Поппель. — Взамен же обещает прислать тебе врача от двора своего, мейстера Леона, искуснейшего в целении всяких недугов. Не самозванец этот, а вельми мудрый,
ученый, имеющий на звание лекаря лист от самого императора, славный не только в цесарских владениях, но и в чужих землях. И велел тебе, мой светлейший, высокий господин, сказать, не доверяйся слишком пришлому к тебе из
немецкой земли лекарю.
(Примеч. автора.)] измученный пытками за веру в истину, которую любит, с которою свыкся еще от детства, оканчивает жизнь в смрадной темнице; иноки, вытащенные из келий и привезенные сюда, чтоб отречься от святого обета, данного богу, и солгать пред ним из угождения
немецкому властолюбию; система доносов и шпионства, утонченная до того, что взгляд и движения имеют своих
ученых толмачей, сделавшая из каждого дома Тайную канцелярию, из каждого человека — движущийся гроб, где заколочены его чувства, его помыслы; расторгнутые узы приязни, родства, до того, что брат видит в брате подслушника, отец боится встретить в сыне оговорителя; народность, каждый день поруганная; Россия Петрова, широкая, державная, могучая — Россия, о боже мой! угнетенная ныне выходцем, — этого ли мало, чтоб стать ходатаем за нее пред престолом ее государыни и хотя бы самой судьбы?
— Вон! — крикнул я, затопав ногами, вбежал в свою комнату и упал к себе на кровать. — Боже, — восклицал я, — о каком же слиянии и объединении славян толкуют наши славянофилы! Ну, что общего между мною ярославцем и этим полунемцем? — Но вдруг вспомнил, что и самый лучший наш
ученый славянофил назывался
немецкой фамилией Гильфердинга, и перестал бесноваться.
Книжка рассказывает, что все
немецкие университеты прислали профессору, отыскавшему династию Тригопордов, адресы, в которых слагали
ученому панегирики, а одна академия сообщила ему патент на звание ее члена.